читать дальшеКуплю тебе бусы из слёз исполинских сосен, Духи из страны, где ветер лих и несносен, Безумный оранжевый плащ, сапоги на осень, Лазурный шарфик из запредельных высей.
Куплю тебе платьев, какие тогда носили, Таких невесомых, расцветок невыносимых. И стану тебя наряжать в невозможный синий, В кровавых маках и звездах японских лилий.
Тебе не идёт этот жуткий крахмальный белый, Все эти покровы и ленты... тут что ни делай -- Сегодня тебе не подходит твоё же тело.
Ты как? Всё прошло нормально? На поезд села? И как там у вас относятся к новосёлам?
Я прохожу мимо, а они мне шепчут, не открывая рта: ты, говорят, не девочка, а мечта, коса у тебя густа, зелены глаза и нежны уста, приходи, говорят, поболтать. У нас, говорят, красота, не то, что у вас там. А то и вовсе оставайся у нас, здесь уют, тишина, земляника, ландыши, белена. Оставайся, ты нравишься нам.
Я говорю, куда мне... и так полный воз вас тут. И к тому же, мне рано - малолеток нигде не любят. Они говорят, у нас нет ограничений по возрасту, глянь на Оленьку, восемь лет - а уже в клубе.
Я смотрю на Оленьку, та улыбается мне сквозь ретушь. Я говорю: "Нет уж!" И бегу, отбиваясь от назойливых рук листвы, к живым.
За сгоревшим бором, плешивым камнем, Под изрезанным звездами брюхом ночи Он ревет, как боров, поёт с волками, Прорастает, струится, преграды точит — Мой двойник, несбывшийся лучший образ, Невесомый, умеющий видеть кожей, Пьющий лунный свет, быстрый, словно кобра, Идеальный контур, избранник божий, Ждущий утро у солнечного причала, В высоту взмывающий пёстрой птицей.
Иногда он грезится мне ночами, И наутро хочется удавиться.
Я — охапка слов, он — изящней хокку. Он властитель времени — я не в силах Обуздать даже мимику и походку. Хоть бы там, на небе, перекосило Тех, кто сортирует и делит чары, Тех, кто пел его и меня чеканил. Иногда я грежусь ему ночами. Утром он пыхтит над черновиками: Сгорблен, сер, испуган, сосредоточен, Будто вдруг нащупал в себе прореху.
И когда он не может сложить двух строчек, Я давлюсь злорадным, натужным смехом.