Распахну я окна
Утром первым лета,
Выпущу на волю
Быстрокрылых птиц,
Пусть они помчатся
К колеснице света
Вдоль воды бескрайней
В небе без границ.
Протяну ладони
Волны приголубить,
У оконной рамы
Бьётся океан,
В тьме его зелёной,
В безъязыкой глуби
Проплывают тени
Безымянных стран.
Я построю лодку
Из любви отцовской,
Матери любовью
Парус навощу,
А своей сердечной
Просмолю я доски
И челнок послушный
На воду спущу.
Поплывет кораблик
К землям без названий,
В серебре и сини,
В толще слов и лет,
И Твоей любови
Океан бескрайний
Мой челнок однажды
Вынесет к Тебе.

В тишине сокрытой чащи
Млеком вскормлены и кровью,
До поры в пещере спали
Восемь маленьких волчат.

Первый, самый любопытный,
Вышел на опушку ночью,
Там его, слепого, съели
Звери дикие во тьме.

Тосковал второй по брату,
И ни есть, ни пить не мог он,
Ждал его, пока не умер,
И волчат осталось шесть.

Трое смелых убежали
В глубь лесную на охоту,
Застрелил их всех охотник,
Целясь в грудь, наверняка.

Подвела шестого жажда,
Ускользнул он из пещеры,
Но в потоке льдистом сгинул,
Не почуяв тонкий наст.

А седьмой, лихой, косматый,
В драку бросился от горя
И погиб в неравной схватке,
Так остался лишь один.

Вот волчонок снежно-белый,
Побежал из тёмной чащи
По нетронутому снегу
Всё быстрее и быстрей,

Не попал в него охотник,
Звери не пошли по следу,
Он бежал, пока с обрыва
Не сорвался. И у Бога
Не осталось никого.

Устала.

Когда-нибудь мир станет дном океана
И рыбами птицы,
По слову исчезнут дороги и страны,
Мосты и границы.

И будут до дна долетать только песни
Кита-властелина,
Создатель родится, умрёт и воскреснет
В обличье дельфина.

Чтоб вольно скользить в совершенстве текучем
Любви без предела,
А кит будет петь, вторя взмахам могучим
Огромного тела.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

ПОСРЕДИНЕ МИРА
Я человек, я посредине мира,
За мною мириады инфузорий,
Передо мною мириады звезд.
Я между ними лег во весь свой рост -
Два берега связующее море,
Два космоса соединивший мост.

Я Нестор, летописец мезозоя,
Времен грядущих я Иеремия.
Держа в руках часы и календарь,
Я в будущее втянут, как Россия,
И прошлое кляну, как нищий царь.

Я больше мертвецов о смерти знаю,
Я из живого самое живое.
И - боже мой! - какой-то мотылек,
Как девочка, смеется надо мною,
Как золотого шелка лоскуток.

Арсений Тарковский

Вот интересно. Те, кто делает записи в дневнике. Помогает ли это осознанности? Как-то осмыслить то, что происходило с вами днем? со свойственным себе презрением к всяческим фиксациям свершенных/планируемых дел, я считала это бесполезным, даже жалким занятием. Но сейчас все средства хороши. В общем, кто и зачем делает записи, вот что хотелось бы спросить.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

читать дальшеКуплю тебе бусы из слёз исполинских сосен,
Духи из страны, где ветер лих и несносен,
Безумный оранжевый плащ, сапоги на осень,
Лазурный шарфик из запредельных высей.

Куплю тебе платьев, какие тогда носили,
Таких невесомых, расцветок невыносимых.
И стану тебя наряжать в невозможный синий,
В кровавых маках и звездах японских лилий.

Тебе не идёт этот жуткий крахмальный белый,
Все эти покровы и ленты... тут что ни делай --
Сегодня тебе не подходит твоё же тело.

Ты как? Всё прошло нормально?
На поезд села?
И как там у вас относятся к новосёлам?



Я прохожу мимо, а они мне шепчут, не открывая рта:
ты, говорят, не девочка, а мечта,
коса у тебя густа,
зелены глаза и нежны уста,
приходи, говорят, поболтать.
У нас, говорят, красота,
не то, что у вас там.
А то и вовсе оставайся у нас,
здесь уют, тишина,
земляника, ландыши, белена.
Оставайся, ты нравишься нам.

Я говорю, куда мне... и так полный воз вас тут.
И к тому же, мне рано - малолеток нигде не любят.
Они говорят, у нас нет ограничений по возрасту,
глянь на Оленьку, восемь лет - а уже в клубе.

Я смотрю на Оленьку,
та улыбается мне сквозь ретушь.
Я говорю: "Нет уж!"
И бегу, отбиваясь
от назойливых рук листвы,
к живым.



За сгоревшим бором, плешивым камнем,
Под изрезанным звездами брюхом ночи
Он ревет, как боров, поёт с волками,
Прорастает, струится, преграды точит —
Мой двойник, несбывшийся лучший образ,
Невесомый, умеющий видеть кожей,
Пьющий лунный свет, быстрый, словно кобра,
Идеальный контур, избранник божий,
Ждущий утро у солнечного причала,
В высоту взмывающий пёстрой птицей.

Иногда он грезится мне ночами,
И наутро хочется удавиться.

Я — охапка слов, он — изящней хокку.
Он властитель времени — я не в силах
Обуздать даже мимику и походку.
Хоть бы там, на небе, перекосило
Тех, кто сортирует и делит чары,
Тех, кто пел его и меня чеканил.
Иногда я грежусь ему ночами.
Утром он пыхтит над черновиками:
Сгорблен, сер, испуган, сосредоточен,
Будто вдруг нащупал в себе прореху.

И когда он не может сложить двух строчек,
Я давлюсь злорадным, натужным смехом.

(с) Шутник